Эстетика Ренессанса [Статьи и эссе] - Пётр Киле

Между тем у него обнаружилась чахотка. Зачисленный вольноопределяющимся учеником Академии художеств и получив даже звание художника 1-й степени с условием выдержать экзамен из научного курса, Васильев был вынужден уехать в Крым Общество поощрения художеств выделило средства как для лечения, так и усовершенствования. Васильев написал две картины «Болото» и «Крымский вид», отмеченные премией Общества поощрения художеств в 1872 году. Кроме болезни, жизнь молодого художника в последние годы и дни была омрачена безуспешными хлопотами о документах об его рождении, определяющих общественное положение (он считался или был незаконнорожденным).

Картины, какие успел написать, казалось бы, начинающий художник, отмечены печатью гения.

_______________________

© Петр Киле

_______________________

Абрамцевский кружок

Исторические воспоминания

Абрамцево под Москвой - одна из помещичьих усадеб, в которых, с начала преобразований Петра I, помимо обеих столиц и городов России, стали возникать очаги культуры, сохраняя  прямые связи с народной жизнью. В этом отношении история Абрамцева уникальна даже наряду с Михайловским и Ясной Поляной.

Помещичья усадьба в Абрамкове, как деревня называлась в XVIII веке, возникла в своем первоначальном виде при Федоре Ивановиче Головине, из рода знаменитых сподвижников Петра Великого, но сам особо, казалось бы, ничем не примечательного. В 1705 году он попал в ученики в школу математико-навигационных наук, возможно, просто обучался грамоте, а было ему уже 30 лет, потому что в 1712 году был отправлен в навигаторскую школу в Ревеле, откуда вышел в гардемарины, а при увольнении в отставку в 52 года ему было присвоено звание унтер-лейтенанта флота.

Но это был человек  эпохи Петра: он, выйдя в отставку, деятельно занимался устройством усадьбы почти полвека, дожив чуть ли не до 100 лет. После смерти Головина усадьба его переходила к разным хозяевам, пока ее не приобрели Аксаковы в 1843 году, и здесь начинается новая история Абрамцева, напрямую связанная с развитием русской литературы в 40-60-е годы, как и Ясная Поляна той эпохи. Но у нас ныне на примете Абрамцево при Савве Ивановиче Мамонтове, приобретшем подмосковную усадьбу у Аксаковых в 1870 году.

Это уже новая веха в истории России: опустевшие или хиреющие дворянские гнезда переходят в руки людей новой формации - купцов и промышленников, каковым был Савва Иванович Мамонтов, который при этом обучался в юности пению в Италии, с увлечением постигая все виды искусства, что отнюдь не помешало ему из купцов выйти в промышленники. А затем, уже после женитьбы и приобретения Абрамцева, Савва Иванович, познакомившись в Италии со скульптором М.М.Антокольским, неожиданно обнаруживает способности к ваянию, как позже Шаляпин в кругу Мамонтова.

«Он один из самых прелестных людей с артистической натурой, - писал Антокольский. - Он - прост, добр, очень любит музыку и очень недурно сам поет. Приехавши в Рим, он вдруг начал лепить, - успех оказался необыкновенный! <...> Вот вам и новый скульптор!!! <...> Надежды на него очень большие. Его зовут Савва Иванович Мамонтов».

Вокруг Мамонтова, чему способствовала и деятельность семьи, прежде всего его жены Елизаветы Григорьевны, прекрасной пианистки, которая открыла в Абрамцеве лечебницу, школу, с открытием позже столярной и гончарной мастерских, самым естественным образом складывается круг русских художников, которые после пребывания в Италии или в Париже, словно откликаясь на призыв Саввы Ивановича, потянулись в Россию и именно в Москву, с новым открытием первопрестольной и русской природы.

А призыв Мамонтова звучал так: «Мало знать, надо чувствовать привлекательность родной красоты! Надо во всей глубине переживать и показывать в картинах поэзию родной жизни и родных людей».

Это носилось в воздухе 70-80-х годов XIX века. Такова была атмосфера эпохи, столь же нравственная, сколь и поэтическая, что мы ныне узнаем в пейзажах Левитана, в портретах Серова, в картинах Репина, Поленова, Васнецовых, Нестерова, Коровина, Врубеля.

Когда исследователи говорят об Абрамцевском кружке, не обходятся без аналогий. Упоминают барбизонцев Руссо, Дюпре, Добиньи, которые писали пейзажи вокруг французской деревни Барбизон в 30-60-е годы XIX века. Простые и милые виды незатейливой природы, которые мне всегда чрезвычайно нравились, вероятно, как верующим иконки.

Говоря об универсализме, что проявили художники Абрамцевского кружка, с их участием и в постановках Частной оперы,  во главе с Мамонтовым, который, помимо всего, был драматургом и режиссером, исследователи упоминают - по аналогии - художников эпохи Возрождения.

Аналогия, с одной стороны, с барбизонцами, с другой - с титанами эпохи Возрождения. Казалось бы, противоречие? Но оно легко снимается, если осознать наконец, что Абрамцевский художественный кружок - это ренессансное явление, новая московская школа русских художников, как еще ранее сформировалась петербургская школа, более ориентированная не на Европу, как считали и поныне считают, а на античность, разумеется, с учетом опыта европейских школ, особенно эпохи Возрождения.

Абрамцевский кружок формируется вокруг сознательного поиска «национальной ноты» (Врубель), что Серов обозначает как «отрадное», Мамонтов - как «родная красота», с тем возрастает интерес к русской старине и к русской природе, что не исключает восприимчивости к античности, ко всем явлениям мировой культуры, в полном соответствии с универсализмом ренессансных художников, в данном случае, русских художников вне всяких аналогий.

Искусство обретает самодовлеющее значение, оно входит в жизнь, в быт, сама жизнь становится искусством. Это сугубо ренессансное явление, что Савва Мамонтов обнаруживал вокруг себя всюду в Италии, как и Серов, вынесший чувство отрадного из восприятия жизни ренессансных художников. В разлуке с женой, - Елизавета Григорьевна подолгу жила в Италии из-за болезни детей, - Савва Иванович писал ей из России: «Житье-бытье в Риме теперь мне будет казаться каким-то апофеозом... как лучший мир».

И вот этот лучший мир Мамонтов решил сотворить в содружестве с художниками, а затем и с музыкантами, певцами, композиторами, в России. И сотворил.

Картины художников Абрамцевского кружка и всех, кто так или иначе соприкасался с ними, включая в итоге и представителей «Мира искусства», - это есть высшая сфера бытия, родная, интимная, высокая, как и создания Пушкина или Рафаэля, ренессансная классика, переданная в вечность.

Только эта ренессансная классика настоена на русской природе и русской истории, как высшие достижения Ренессанса в Италии с обращением к первоистокам, к греко-римской классике, что в других европейских странах приобретает свои специфические формы развития, когда эстетикой Ренессанса в Испании и в Англии оказывается барокко, а в Германии, во Франции и Нидерландах дает себя знать готика.

Как ни удивительно, Россия, вступившая в эпоху Возрождения с начала преобразований Петра Великого, в контакте прежде всего с Северной Европой, со всякого рода заимствованиями, чисто внешними, к примеру, в фасонах одежды, оказывается близкой именно к Италии, стране классического Ренессанса, в зарождении живописи, с преодолением византийского стиля, в формировании русского языка, в большей степени чисто народного, как итальянский в эпоху Данте и Петрарки, с обращением непосредственно к античности, что дало уникальный феномен: барокко и классицизм, уже разъединившиеся стороны ренессансной эстетики в европейских странах, сыграли роль эстетики Ренессанса в России, с достижениями ренессансной классики в Золотой век Санкт-Петербурга.

Что существует петербургская школа живописи, архитектуры и других видов искусства, нет сомнений, проблема лишь в периодизации; теперь становится ясно, что существовала и московская школа, впервые всесторонне заявившая о себе в достижениях художников Абрамцевского кружка.

Пейзаж - нечто привычное для современного зрителя, а пейзажи Саврасова, Васильева, Левитана, Шишкина - нечто хрестоматийное, примелькавшееся с детства, но следует отдавать отчет в том, что пейзаж, как и портрет, - открытие эпохи Возрождения, в полном соответствии с новым миросозерцанием, отличным от чисто средневекового, с открытием человека и природы как в философском, научном, так и эстетическом, сугубо поэтическом отношениях.

Достаточно сравнить Мадонну с младенцем в иконописи и Мадонну с младенцем у Леонардо да Винчи или Рафаэля... Мы видим либо окна с дальними видами под высоким небо, либо Мадонну с младенцем посреди природы, не говоря о портретах, когда феномен пейзажа проступает отчетливо, неся в себе некий сакральный или символический смысл.